— Это как вырывать больной зуб: рано или поздно все закончится. Было бы гораздо хуже, если бы я действительно была в чем-то повинна.

— Синтия еще узнает… — начал было он, но Молли накрыла ему рот ладонью:

— Папа, ты не должен ни подозревать, ни винить Синтию; в этом случае она покинет твой дом навсегда, ведь она так горда и так беззащитна — ты единственный ее защитник. А Роджер… прошу тебя, ради Роджера, не говорить и не делать ничего, что может заставить Синтию уехать, ведь он доверил нам ее благополучие и наказал любить ее в его отсутствие. Ах, знаешь, даже будь она и правда дурной, даже не испытывай я к ней никакой любви, я и то сочла бы своим долгом заботиться о ней, ибо ему она дороже всего на свете. А она в душе очень хорошая, и я люблю ее всем сердцем. Не смущай Синтию, папа, не причиняй ей боль — помни, что она зависит от тебя!

— Вот уж воистину, мир не сильно бы обеднел, если бы в нем не было женщин. Нет в жизни худшей докуки. Из-за всех вас я совсем забыл про бедного старину Джоба Хоутона, у которого должен был быть уже час назад.

Молли подставила ему губы для поцелуя:

— Ты ведь больше на меня не сердишься, папа?

— Дай мне пройти. — (Целуя ее тем не менее.) — Если и не сержусь, то следовало бы сердиться; ты доставила мне множество хлопот, и, уверяю тебя, закончатся они еще нескоро.

Хотя Молли и держалась с отменным мужеством во время этого разговора, в дальнейшем ей пришлось страдать куда сильнее, чем отцу. Он делал вид, что не слышит никаких сплетен, ей же то и дело приходилось так или иначе бывать в местном обществе. Миссис Гибсон подхватила простуду, а главное — ее совсем не привлекали безыскусные старомодные визиты, каких много было в те дни, ибо приехали две хорошенькие и не слишком тонко воспитанные племянницы миссис Доус, которые хохотали, болтали, уплетали за обе щеки и делали вид, что флиртуют с викарием мистером Эштоном, — правда, он решительно отказывался понимать свою роль в этой игре. Мистер Престон больше не принимал приглашений на холлингфордские чаепития с той охотой и благодарностью, что год назад, — в противном случае тень, висевшая на Молли, пала бы и на него, соучастника тайных встреч, которые столь глубоко возмутили добродетельных жительниц городка. Саму же Молли приглашали, ибо негоже было наносить прямое оскорбление мистеру или миссис Гибсон; однако в силу молчаливого, невысказанного соглашения относились к ней не так, как прежде. С ней были любезны, но не сердечны; в отношении к ней чувствовалась явственная перемена, однако невыразимая словами и не имеющая определенных очертаний. Но Молли, несмотря на чистую совесть и отважное сердце, чувствовала, что ее лишь терпят там, где раньше привечали. Она уловила громкие перешептывания двух мисс Оукс, которые, впервые оказавшись в обществе героини громкого скандала, затеяли бросать на нее косые взгляды и возмущаться неуместной привлекательностью ее наряда, даже не давая себе труда понизить тон. Молли пыталась найти утешение хотя бы в том, что отец ее уклонялся от визитов. Она радовалась даже тому, что мачеха из-за нездоровья нигде не бывает и не видит, с каким пренебрежением и презрением к Молли относятся. Даже мисс Браунинг, ее старый верный друг, говорила с ней крайне сдержанно, с ледяным достоинством, ибо мистер Гибсон не удостоил ее ни единого слова после того вечера, когда она, сделав над собой такое усилие, сообщила ему о слухах, пятнающих имя его дочери.

Одна лишь мисс Фиби относилась к Молли с прежней, если не большей нежностью; и это было для Молли, пожалуй, даже тяжелее, чем все оскорбления, вместе взятые. Мягкая рука, сжимающая под столом ее пальцы, постоянные обращения к ней, дабы она не чувствовала себя в разговоре ущемленной, — все это доводило девушку едва не до слез. Иногда бедняжка задавалась вопросом: а может, перемена со стороны ее знакомых лишь плод ее фантазии, может, если бы не тот разговор с отцом, по ходу которого она вела себя с таким мужеством, она бы и не заметила ничего нового в их обращении? Отцу она никогда не говорила о том, как ранят ее эти мелкие уколы; ведь она уже сделала выбор — она понесет это бремя одна, более того, она настаивала на этом, а потому теперь считала себя не вправе огорчать его малейшим намеком на то, как тяжело ей сносить последствия собственного решения. Поэтому она не искала предлогов уклониться от участия в развлечениях, от общения с холлингфордским обществом. Лишь раз она позволила себе мелкую поблажку: однажды вечером отец сказал, что его сильно беспокоит кашель миссис Гибсон и он хочет попросить Молли не ходить на вечерний прием к миссис Гудинаф, куда они были приглашены все втроем, а в итоге должна была отправиться одна Молли. Сердце ее радостно подпрыгнуло при мысли, что она сможет остаться дома, хотя в следующую же секунду она горько укорила себя за то, что радуется послаблению, купленному ценой чужого недомогания. Впрочем, прописанные мужем лекарства пошли миссис Гибсон на пользу; в тот вечер она была особенно ласкова с Молли, особенно ей признательна.

— Право же, голубка, — проговорила она, поглаживая Молли по волосам, — мне кажется, волосы у тебя делаются мягче, они уже не такие жесткие и непослушные, как раньше.

Тут Молли поняла, что мачеха в добром настроении; жесткость или мягкость ее волос была проверенным индикатором текущего расположения к ней миссис Гибсон.

— Мне очень неприятно, что из-за меня тебе не удастся повеселиться, но наш дорогой папа так заботится о моем благополучии! Джентльмены всегда меня, так сказать, баловали — несчастный мистер Киркпатрик порой даже не знал, как еще меня ублажить. Впрочем, мне кажется, мистер Гибсон любит меня даже сильнее, просто до глупости. Перед уходом он сказал: «Побереги свое здоровье, Гиацинта, — а потом вернулся и добавил: — Если не будешь следовать моим указаниям, я не отвечаю за последствия». Я погрозила ему пальцем и ответила: «Не волнуйся за меня, глупенький».

— Надеюсь, мы выполнили все, что он наказал, — заметила Молли.

— Разумеется! И мне уже гораздо лучше. И знаешь, хотя уже поздно, может, ты еще сходишь к миссис Гудинаф? Мария тебя проводит, а я бы посмотрела, как ты наряжаешься; воистину, походив неделю-другую в мрачных теплых капотах, начинаешь испытывать особую тягу к ярким цветам и вечерним туалетам. Ступай, дорогая, переоденься,